 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
|
Но вот мы у меня дома. Подзамёрз Иван Васильевич. С
удовольствием хлебает... пустой кипяток. От чая (о спиртном и
говорить не пришлось) отказался - сердце не дозволяет. А вот над
банкой сгущенки заурчал с детской непосредственностью. Не обошёл
вниманием и ломоть свежего батона с маслом. Еще бы, время ко
второй половине дня скатывалось, а у него с раннего утра истинно
и маковой росинки во рту не перепало.
Вышел из избы - темно было. Из деревни ковылял, считай, на ощупь
по снежному целику верст с пять - до главной автотрассы. А там
голосовал палкой своей, по сути не различая, какую машину о
милости просит. Нашлись добрые люди, подвезли, теперь до главной
тульской дороги, что к Новомосковску ведёт (в последний раз в
Новомосковске, тогда в Сталиногорске, Иван Васильевич был лет
этак сорок тому назад). Ну, а там бесплатно, как инвалид, на
автобусе маршрутном. А с автобуса в транспортное отделение
милиции. Там-то ему и помогли позвонить сначала в адресный стол, а
потом уж и по нужному адресу.
А до этого Иван Васильевич и вправду писал мне чуть ли не
по "методу" легендарного чеховского Ваньки Жукова: Новомосковск,
поэту такому-то. Дошло, конечно, городок-то наш тоже не Рио-де-
Жанейро, да и почтальонам фамилия моя с оных пор достаточно
примелькалась. И просил у меня бывший зек - ни много ни мало -
сборник моих "Песен гулаговских славян", который "застопорился"
в издательстве с выходом из-за
известных "рыночных" ситуаций, хотя и договор заключен, и
аванс получен, и набран, и смакетирован, и заслан в производство.
Но о том ли речь, когда не такие надежды и чаяния людские летят в
тартарары...
И вот, значит, не выдержал, сам решил прикатить-притопать.
А "Балладу о 37-м" он и впрямь выучил наизусть, прочитав её
публикации то ли в "Литературной России", то ли в "Тульских
известиях". А главное, он как бы даже и "визуально" знаком со мной
оказался... после, как выяснилось, совместного пребывания на
торжественном открытии закладного камня-памятника 2251 жертве
политических репрессий, что захоронены в Тесницком лесу под
Тулой. Там, на открытии камня, он - с фанерным "реквиемом" на
шее слышал моё выступление с "Гулаговским монологом". Был он в
том лесу и спустя два месяца во Всероссийский День памяти жертв
политических репрессий. Но, как и в первый раз, опять же не смог
"добраться" до меня. И в первую голову потому, что на расстоянии
нескольких шагов - и сквозь оптические усилители - не отличит
воробья от коровы...
И вот этот "колымский ходок из-под Тулы" напился чаю, то
бишь кипятка крутого, и, прочитав наизусть не только одну мою
"гулаговскую песню", вдруг начал читать наизусть... собственный
приговор, вынесенный ему аж в том "моровом тридцать седьмом" и
именно "грозной тройкой" (как и в моей "Балладе"). Приговор на
пять лет колымской отсидки (а сидеть довелось - одиннадцать!) за
то, что в 37-м, проходя пограничную службу командиром
отделения, заявил политруку роты аж на политзанятиях, что придёт
такое время, и сам товарищ Сталин превратиться во врага
народа, в каких он превращает сегодня
своих вчерашних соратников...
Запрокинув седой затылок чуть ли не на плечи, закрыв глаза,
он читает без запинок собственный приговор, называя статьи и
пункты обвинения, фамилии "содельников" и обвинителей... Читает,
кажется, вечность... Потом замолкает, встает, сдергивает очки и со
старческим присвистом вздыхает, улыбаясь и утирая слёзы: "И почему
они меня к стенке не прислонили, до сих пор в ум не возьму?!.. А
ведь лучше бы и прислонили, если вспомнить, что пережить-
перевидать довелось... да и нынче-то... лучше бы и не знать - не
слыхать!.."
Но все, что было отпущено судьбой, пережил и выжил.
После реабилитации (вот тогда-то он и был последний раз в
Сталиногорске) работал шахтером на разных шахтах "подмосковной
кочегарки". А осел под старость неподалеку от последнего места
работы. Ныне живет в одиноком домике сам-перст. Дочь замужем в
Орле. Изредка навещает: постирать, поштопать.
Иван Васильевич вынимает из матерчатой сумчонки... несколько
лично переплетенных им книжиц: рассказы Шаламова,
документальные воспоминания бывших политзеков. Из кармана затрапезно-суконных
брюк... пару яблок. Это он взял с собой в дорогу как провиант - для
"поддержки штанов"... И рассказывал, рассказывал... И о многом
таком, что и мне знакомо не понаслышке...
|
|||
|
|
|
|
|
